Эрнест Стефанович. "Сидячая" работа
Двухъярусные нары следственного изолятора были сварены из отбракованных жаровых и дымогарных труб. Через сбившуюся вату матраца Евгений Гуржий лопатками ощущал сплющенные трубные ленты. Мысли его заскользили в минувшее, где он, восемнадцатилетний практикант железнодорожного техникума, впервые увидел котельные решетки паровоза
Воспитанный по принципу — ни украсть, ни посторожить — все же попал в клетку. В следственном изоляторе и «кликуху» дали — Паровозыч. Хотя он работал уже машинистом тепловоза.
В то морозное мартовское утро с Валеркой Кайдановским, проходившим поездную практику действующим помощником машиниста, вели они тяжелый «налив» по обороту из Купянска. Предвходной светофор станции Попасная оказался желтым, а перед красным входным пришлось остановиться. Валерка побрел наводить марафет в задней кабине, а Гуржий, закрыв усталые глаза, привычно забросил затекшие ноги на пульт. Дизель мягко рокотал, поцокивал заводной механизм скоростемера, лениво чавкал компрессор.
Вдруг он зачастил, спеша пополнить внезапную утечку воздуха. Гуржий разлепил тяжелые веки, успел заметить метнувшуюся вниз черную стрелку двойного манометра, красная только чуть дрогнула. Компрессор продолжал молотить, его усилиями стрелка тормозной магистрали поднялась почти до 5,5 атмосфер, но чувствовалось, что утечка все же повышенная. Разрыв? При стоянке? Маловероятно! Что же? С концевыми кранами кто-то хулиганит? Надо послать помощника проверить.
Недовольный Валерка вооружился молотком. Подсевшие батарейки фонарика давали короткое чахоточное свечение. Он плюнул в сердцах и спустился по ступенькам на схваченный морозцем снег обочины.
Когда помощник вернулся, на входном уже горели два желтых, приглашая в станцию на боковой.
— Ну, что?
— Все в поряде, механик. Поехали!
Мощный «Ганнибал» (так за силищу обзывали тепловоз 2ТЭ10Л) не мог взять с места, боксовая даже по песку: подъем здесь до восьми тысячных. Гуржий немного осадил состав, сжимая фрикционные аппараты автосцепок. Локомотив, как бычок, неохотно, но поволок за собой цистерны. Остановившись в пределах пути приема, хотели отцепиться, отъехать, но дежурный по станции предупредил: «Механик, стой на месте, вагонники докладывают — нет хвоста...» А через несколько минут увидели зарево пожара, и тревожные переговоры по рации донесли нечто ужасное: на перегоне крушение пассажирского поезда, столкнувшегося с группой цистерн, оторвавшейся от грузового, который только что привели они, машинист Гуржий и помощник Кайдановский...
Он «парился» за колючим забором потому, что тогда, трогаясь с места после остановки у входного светофора, порвал автосцепку у седьмого от хвоста вагона, где оказался перекрытым концевой кран тормозной магистрали. Скорее всего, его помощник ничего такого не увидел, потому что не дошел до места. Зато на следствии уверял, что все было в порядке. Группа цистерн стояла на тормозах пока истощались запасные резервуары, а потом и покатилась назад. Навстречу остановившемуся у предвходного девяносто восьмому...
В бараке тихо тлела дискуссия. Гуржий прислушался. Седой, директор шахты, серьезно и пространно растолковывал:
— Не думай, что «в приступе дурной правды». На протокол ничего не возьму. Только для базара... Чего ты хотел, если жизнь хозяйственника у нас построена не по нормам права, а по уголовным понятиям? Слушай пахана-руководителя района или области, плати нужным людям дань, живи и давай жить другим. Мораль проста: рожденный брать — не брать не может Вокруг одни вратари — берут все! Будешь покладистым — тебя на растерзание не отдадут. Будешь умничать, принципиальность да самостоятельность проявлять — пеняй на себя...
— Сколько у государства ни бери, все равно мало, — встрял помощник капитана дальнего плавания.
— Воруешь — с властью не воюй, воюешь с властью — не воруй! — уточнил чиновник от спорта.
— Именно. Такова система, и ты — ее заложник, — невольно вмешался Гуржий. — Подловят на одном из нарушений, стукнут кулаком по кумачу: хватит! И вот ты уже на нарах. Самое смешное, что работу паровозной бригады некоторые считают сидячей...
— А что, нет? Если в буквальном смысле?
Гуржий усмехнулся... Даже помощником машиниста он поехал лишь спустя восемь месяцев после получения диплома техника паровозного хозяйства. Сначала работал поездным кочегаром, приглядываясь к старшим. Меж своими делами хватался помогать помощнику. Уголь за него на тендере при экипировке разровняет, топку перед отправлением заправит, воду в котел подкачает... На ходу тоже удавалось кое-что: поработать с углеподатчиком, выглянуть в окно, запоминая расположение сигналов и профиль пути, взаимодействовать с машинистом, особенно в моменты открытия и закрытия регулятора.
Потом пришел приказ МПС об учреждении должности техника по эксплуатации. Вызвали из общежития пятерых дипломированных:
— Кто из вас желает поработать на руководящей должности? Оклад шестьсот девяносто рублей.
А они кочегарами зарабатывали тысячу семьсот. И с перспективой стать машинистами.
— Мы подумаем...
Бросили жребий. Выпало Женьке Гуржию. Три месяца пришлось работать техником, пока не нашел замену. А его перевели помощником машиниста паровоза ФД20.
Однажды вечером вызвали его в поездку. Паровоз принимали на станционных путях в Иловайске по ускоренной технологии Женька бегал по кучам шлака вокруг машины с ручным прессом, вздымая его к верхним фитингам парораспределения. И вдруг — что такое? Боль под ложечкой не дает ему не только винт нагнетательный провернуть, но и сам пресс поднять... Машинист отправил в поликлинику.
Пришел Евгений туда, еле дежурного врача добудился. Тот допрашивал-допрашивал, щупал-щупал, даже стетоскопом потыкал. Ничего, говорит, не устанавливаю.
— Может, хотя бы справку какую об освобождении? Я ж прям с паровоза... как работать?
— Помощник машиниста? Не кочегар? У вас же сидячая работа!
Женька понят, что диагноз вырисовывается — ОБЗ (один Бог знает!), но не бить же поклоны, плюнул и потащился в общежитие. Кое-как разделся, помылся. Утром разбудила дежурная по этажу: «Вызывают к начальнику на десять».
Василий Иосифович Ланьковский, начальник депо Иловайское, поработавший и в поездах, и в ремонтных цехах, достал рапорт о срыве с графика грузового ускоренного. Вспомнилось ему объяснение какого-то грамотея: «Приближаясь к переезду, проехал на коне запряженный в сани мужчина!» Внутренне рассмеялся, благодушно спросил у Женьки:
— Ты, что же, мой друг, допустил неявку на свой прикрепленный паровоз?
— Как неявку? Я уже почти всю машину погризовал...
— К следующей поездке готов?
— Как штык!
— Объявить бы тебе выговор с занесением! Напиши объяснение, распоряжусь, чтобы допустили к работе. Но если в другой раз вот так, без больничного...
— Больше не повторится, — и выскочил из кабинета с благодарностью. Потом шел и думал: вот человек понимает суть его боли. Скорее всего, это невроз брюшного пресса, а то — сидячая работа!
Настоящая «сидячая работа» была здесь, в камере. Обитатели ее в свободное от приема пищи, прогулок и шмонов время трудились не хуже, чем на фабрике сувениров. Кроме шашек, шахмат, карт, из хлебных мякишей лепили башмачки, боксерские перчатки, футбольные мячи. Из ниток распущенных носков плели шнурки для обуви.
Обещание, что «больше не повторится», он не сдержал. Случилось все ближе к осени. Отдых у него после последней поездки уже вышел, но что вызовут куда-то еще, кроме своего паровоза, он не ожидал, спускался по лестнице общаги, внизу — зазноба из привокзального ресторана. А тут дежурная:
— Гуржий, в поезд, срочно!
— У меня паровоз в ремонте.
— На 1059-м поедете!
— Не поеду, скажите, что в кино ушел!
Дежурная доложила все, как было. Нарядчица заактировала неявку. Вызвали Колю Донченко. Тот вмиг переоделся, собрал «шарманку» с харчами и побежал в наряд.
Вернулся Гуржий и узнал: нет больше Николая Донченко и кочегара Лотова. После станции Ханженково взорвался котел паровоза ФД20. От бригады остались только фрагменты тел. Часы машиниста обнаружили на кусте акации за 150 метров. Потом был по этому случаю приказ министра путей сообщения с полным разбором нарушений, мероприятиями по их устранению во всех депо и списком наказанных.
Утром Гуржия вызвали в поездку кочегаром — нарядчица сказала, что его за неявку понизили. Он отказался: мол, где приказ? Тогда после обеда вызвали в отдел кадров, дали расписаться за два приказа. Первым он переводился за неявку на работу из помощников машиниста в поездные кочегары. Вторым — за неявку на работу из поездных кочегаров определили в кочегары парокотельной! Пришлось оттрубить два месяца на трех стационарных котлах.
А вот еще один тип руководителя. Замначальника депо по эксплуатации Александрович, прошедший путь от поездного кочегара до машиниста паровоза, электровоза и тепловоза, поработал мастером по ремонту, преподавателем школы машинистов. Входил в нужды локомотивщиков, прекрасно разбирался в поездной обстановке и вопросах безопасности движения. Случись что у машиниста на линии — звонили ему в любое время дня и ночи, и он находил выход.
Сработала, к примеру, защита на тепловозе, который волочет на подъем тяжелый состав, сбросилась нагрузка или вообще сдох тяговый генератор. Александрович вызывает диспетчера и предлагает поменять тепловозы: этот перецепить под встречный поезд, который с места только стронуть, а там по спуску лишь успевай тормозить, ведь компрессоры-то на калеченой машине вполне работоспособны, а под его состав — исправный тепловоз из-под встречного. Или подобную замену сделать от тяжеловесного поезда к порожняку, или вообще вернуть резервом. Но все это как бы по воле самого диспетчера, в связи, например, с необходимостью постановки такого-то тепловоза в плановый ремонт, а не из-за неисправности. Ведь иначе это уже будет учитываемый брак в работе, называемый «порча с требованием резерва».
Вспомнился Гуржию и другой случай. Вел машинист Николай Танда состав с разрядным грузом. По станции Первомайская добавил обороты дизеля, а поезд все как-то тяжело шел. Наконец взглянул на приборы: стрелка тормозного манометра садится. Разрыв поезда?! Рванул кран машиниста в экстренное торможение, сбросил контроллер, подал песок, а сам в окно назад оглянулся — в середине состава уже куча мала. Схватил огнетушители, побежал туда.
Картина ужасная: на входных стрелках лежат полтора десятка вагонов, у одного начинают гореть тюки сена, из других ящики высыпались, многие разбились, желтые толстые «макаронины» разбросаны — это же артиллерийский порох! Стал тушить сено. А стрелка военизированной охраны с этих вагонов еле разыскали: он, оказывается, в поездку поехал после реабилитации, которую проходил в клинике из-за шока, полученного во время другого крушения! Скоро место оцепили солдаты, их полководец в лампасах облегченно вздохнул: «Если б эта «лапша» рванула, от района одни головешки остались бы!»
После экспертиз и оперативных совещаний определилась основная причина случившегося. При погрузке бетонных плит на Лисичанском заводе ЖБИ для крепления их, стоящих домиком внутри полувагона, использовали тонкую проволоку. В пути одна из плит, сорвав крепление и стенку, свалилась аккурат на привод стрелки. Та перевелась, и следующий вагон попал в «ножницы»: передняя тележка продолжала бежать по главному пути, а вторая отклонилась по боковому...
Перед решающим оперативным совещанием у начальника дороги прокуратура сформулировала вопрос специалистам: правильно действовал машинист или есть его вина в столь взрывоопасных последствиях развала груза? Заключение об этом поручили написать Александровичу и машинисту-инструктору Покотилову. Да что писать? Они по ленте скоростемера установили, что с момента разрыва состава до начала экстренного торможения поезд прошел более трехсот метров. А следовало применить автотормоза немедленно! Напиши они о такой «невнимательности» машиниста — загремел бы он «под фанфары». Хорошо, если только лишением прав обошлось бы.
Вызвал Александрович старшую расшифровщицу скоростемерных лент Светлану и приказал ей сделать шесть копий злополучного участка ленты: именно в столько инстанций следовало представить заключение. Та положила заготовку и оригинал на подсвеченное снизу электролампой стекло «дралоскопа» и простым карандашом стала линии, нанесенные писцом скоростемера, перерисовывать. Александрович и подскажи под- руку: мол, так карандаш держи, чтобы вот этот участочек падения давления воздуха в тормозной магистрали получился как бы ненароком покороче. Дескать, невольная, вполне допустимая погрешность на толщину линии вышла. А с этой копии с такой же ошибочкой сделай еще копию, со второй — третью. И так далее...
Взяли они с Покотиловым последнюю копию, на которой участок с падением давления в тормозной магистрали был всего метров 70, и написали: машинист бдительно, в соответствии с такими-то пунктами таких-то инструкций своевременно, то есть через четыре секунды после разрыва магистрали, применил экстренное торможение, что при скорости движения поезда 60 км/ч позволило остановить его с минимальными последствиями. Не забыли упомянуть и о героическом тушении сена. Короче, после оперативного совещания у начальника дороги локомотивную бригаду было приказано премировать окладами.
Вот так спас Александрович машиниста, и никто ничего не узнал о подробностях. Кроме Покотилова, Светланы и Гуржия, которому расшифровщица рассказала, потому что являлась его дочерью.
А чему были благодарны все локомотивные бригады, так это введенному Александровичем именному графику в грузовом движении. До него работали они по вызову: отдохнул после предыдущей поездки, есть поезд — вызывают по телефону или посыльным, а если срочно, то доставляют машиной; нет поездов — гуляй. Да как тут гулять, если в любую минуту могут вызвать? Только пассажирские бригады точно знали, когда им ехать: расписание движения пассажирских поездов менялось лишь раз в год.
Проанализировав графики исполненного движения грузовых, Александрович выделил ядро тех, которые практически не отменялись (таких оказалось около 80 %), и под их обслуживание разработал месячные графики явок на работу локомотивных бригад, в которых были предусмотрены и обязательные, не меньше четырех, выходные дни. Теперь каждый машинист лишь один месяц из пяти работал по вызову, а в остальное время мог нормально спланировать досуг, причем на свой день рождения всегда бывал выходным...
Суд состоялся через три месяца после трагедии. Помощник Валерка стоял на том, что все было в порядке. Его сняли на год в слесари по ремонту тепловозов, освободив от уголовной ответственности.
Машиниста признали виновным, но приняли во внимание хорошую характеристику, троих детей, смягчающие обстоятельства, связанные с трудностью взятия с места поезда на подъеме. Приговор гласил: «Гуржия Евгения Ивановича... подвергнуть лишению свободы сроком на три года. В соответствии со ст. 1 Указа ПВС СССР от 12.06.1970 года назначенную меру наказания считать условной с обязательным привлечением к труду в местах, определяемых органами, ведающими исполнением приговора»...
Будто до сих пор он тридцать лет баклуши бил и впредь тунеядствовать собирается, что его надо обязательно привлекать к труду! Меру пресечения оставили прежней — содержание под стражей по месту отсидки, и уже осужденным привезли в ту же «светлицу» Седой весело поздравил с малым сроком:
— Не, а то зачитали старику приговор — двадцать пять лет! Он руку к сердцу: «Спасибо за доверие!»
— Ты сам свой высший суд!.. — коротко и серьезно отреагировал другой «сиделец».
Ещё один назидательно съязвил:
— Да ведь у нас самый человечный суд в мире!
Адвокат собирался было подать на кассацию, но Гуржий отказался: и мертвых не оживишь, и резона мало «париться» здесь еще несколько месяцев до суда высшей инстанции. В лучшем случае, будет снижение срока на эти месяцы. А так, «на работу славную, на дела хорошие» выдергивают из этого клоповника, где, слава Богу, за долгие сто семнадцать суток ни чахотки, ни чесотки, ни брюшной заразы, ни душевной не завелось. Прощай, «сидячая»!
