бабулер44

Один день в моей жизни

«Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят...» — орали мы с сестренкой, подсчитывая вагоны у грузового состава, проходившего мимо платформы. Я точно знал, что моя сестра непременно ошибется на один вагон, ибо всегда, несмотря на все мои объяснения, она считала локомотив первым вагоном. Все мои наставления по данному вопросу были ей безразличны — ее твердое убеждение, что вагоны катятся сами по себе (как электрички) было прочно закреплено в ее сознании класса до пятого. Она могла до хрипоты мне доказывать, что если ни откуда дым не идет, то это значит, что паровоза нигде нет.

Про паровозы она знала не понаслышке — часто видела их в Самаре, когда ездила совсем ребенком к деду. По этой причине она наотрез отказывалась считать всё электровозное тяговой единицей. По ее мнению, они являлись также вагонами, и их нужно было учитывать в подсчетах. И

только тепловозы, умеющие пускать дым, и только капотного типа (!) считались локомотивами. Однако их на данном участке проезжало очень мало, да и то в виде вывозных ТЭМ2, которые и вагонов-то везли всего ничего.

До сих пор не могу понять, для чего мы тогда вели подсчет. Знаю точно, что мало кто не делал сей ритуал в ожидании электрички. Быть может, это была какая-то молитва железнодорожному Богу?

Р.А. САДРЕТДИНОВ, г. Москва

Описываемые события происходили в 1970-х годах, когда у меня появилось осознанное детство, когда моя память сохранила мне, ныне

взрослому человеку, не отрывки в виде кратковременных ассоциаций, а по-настоящему зрелые воспоминания.

Ежегодно на лето родители вывозили нас с двоюродной сестрой из душной Москвы к бабушке на дачу, находившуюся в 50 м от платформы Планерная, что в 25 км от Ленинградского вокзала. В те безмятежные годы криминальная обстановка была очень спокойной, и нам была предоставлена такая вольница, о которой современные дети даже более зрелого возраста могут только мечтать. Нам разрешалось ходить куда угодно и делать что угодно. Единственное условие — мы должны были вовремя приходить на прием пищи. Причем самым страшным наказанием для нас был домашний арест и обязательный при этом дневной сон. Эх, кто бы сейчас меня, взрослого, наказал дневным сном!

Основной наш интерес был направлен на железную дорогу, что неудивительно. Ведь если учесть мою принадлежность к железнодорожной династии, то станет понятно, почему большинство наших игр и похождений носило железнодорожную направленность. Мне всегда нравился электровоз серии ВЛ23, издали напоминающий череп в фас. Электропоезда ЭР2 были мной поделены в зависимости от типа кабины на «добро-улыбые» (с круглой формой кабины) и «злобно-угловатые» (с прямоугольной формой). Я с обожанием, махая рукой, провожал скорые поезда, ведомые красивыми красно-желтыми или сине-белыми электровозами ЧС2 или более поздними, величаво-квадратными красными ЧС2Т. Самое яркое воспоминание в моей жизни произошло, когда мне исполнилось четыре года. По какой-то надобности, а может и по причине майских праздников, мой отец очень долго собирался на работу, часто поглядывая, как я что-то ваял на полу из кубиков. Затем, что-то шепнув на ухо матери, и получив утвердительный ответ, он сказал мне: «Давай-ка, любезнейший дружищ-щ-ще, собирайся — будешь династические навыки осваивать!». Произнесена эта мудреная фраза была ласковым тоном, что заставило меня не тянуть с одеванием. Завершением приготовления выхода в свет явилось надевание отцом черной фуражки с красивыми молоточками, колесиком с крылышками и широкой белой полоской, закрывающей половину околыша. «Идем ко мне в депо, сынок», — сказал отец и, взяв меня на шею, пошел на электричку,.

Сделав пересадку на платформе Ржевская, я совершил первое для себя в тот день открытие. Оказывается, электрички бывают не только «добро-улыбые» и «злобно-угловатые», они еще бывают «плоско-косоглазые», с вертикальной морщиной по центру физиономии. Замечу, что внешний вид секции ЭР22 (а это была именно она) однозначно мне не понравился. Как-то один раз мне она не очень приятно приснилась, еще долго вызывая во мне подозрительность из-за наличия третьей пары дверей в центре вагона.

Выйдя на платформе Депо и пройдя в сторону какой-то башни, я сделал второе за тот день открытие. Оказывается, вагоны могут кататься сами по себе! Впрочем, следующее открытие закрыло предыдущее — вагоны просто скатывались с горки, точь-в-точь как на моей детской заводной железной дороге.
Перейдя через горочные пути и сделав при этом еще несколько открытий, я вдруг неожиданно заметил, что нахожусь на возвышенности. Передо мной открылась панорама красивейшего красно-коричневого цвета дворца полукруглой формы с множеством ворот, из которых веером выползают рельсы, концентрируясь у забавной карусели круглой формы с путем посредине. Очевидно, это было сделано (как мне тогда казалось) для того, чтобы локомотивам было где поразвлечься. Ну и собственно, удивили меня и сами локомотивы, в таком большом количестве мною ранее никогда не виданном.

Открытия в тот день следовали одно за другим со скоростью пулемета. Выделяемый мной адреналин заставлял меня вертеться так, что у отца тоже начались выделения данной субстанции и он, похоже, уже сомневался в нужности затеянного им мероприятия. Меня переполняло чувствами гораздо более сильными, чем любовь и ненависть. Мой восторг при виде железных гигантов заставлял меня трогать колеса, всевозможные поручни и ступени, непонятные и этим еще более привлекательные трубочки, рычажки, просто железки.

Окончательно терпение у отца закончилось в тот момент, когда я, от избытка впечатлений, сел чистыми штанишками на рельс, кем-то до этого обильно удобренным мазутом. Я был схвачен за руку и отведен в душ, где после водно-керосиновых процедур приобрел мало-мальски приличный вид и был выведен на улицу для просушки. Выведен весьма своевременно, ибо произошло событие, которое в корне изменило мое железнодорожное мировоззрение — я впервые в жизни увидел живой паровоз!

Стоя рядом с отцом около помещения нарядной, я вдруг за спиной услышал звуки, мною раньше никогда не слыханные, как будто что-то необыкновенно большое и живое тягостно вздыхало, с шумом выдыхая воздух. Обернувшись, я увидел, как из-за стены нарядной плавно выплывает что-то необъятно-огромное, черно-закопченное, окутанное паро-дымной завесой, чудовище (да простит меня читатель за банальное описание первого восприятия рукотворного чуда), которое при этом начало издавать звук, как будто кто-то стучал деревяшкой по жестяному листу. Когда труба на больших колесиках, прокатившись мимо меня, остановилась и появилась будка с людьми, я сделал еще несколько открытий.

Во-первых, все-таки это машина, а не животное. Во-вторых, это локомотив, хотя и в корне непохожий на все виденные мной ранее. Ну и, в-третьих, этот великан (по вышеизложенным открытиям ранее) однозначно меня не съест и даже не сделает мне ничего дурного. Однако, понимая о своей безопасности умом, я еще очень долго стоял в оцепенении, поедая глазами черного исполина.

Из прострации меня вывел отец. Поняв мое состояние, он посадил меня к себе на шею и, не торопясь, подошел к паровозу, одновременно что-то рассказывая и объясняя мне. Я, не слушая его, продолжая побаиваться железного монстра, протянул вперед руку и, ожидая подвоха, готовый в любой момент отдернуть ее, погладил кулису. В этот момент из будки стал слезать довольно чумазый человек. Завидев нечто сидящее на шее отца и окинув меня внимательным взором, он поздоровался и спросил: «Ну что, Миша (так звали моего отца в депо из-за трудного произношения его настоящего имени), решил досрочно потомка к династии приобщить? Что же, похвально. Я тоже с пеленок на паровозе. Погоди чуток, наряд Зойке сдам и проведу наследнику паровозный ликбез».

Зоя Макарова — очень приятная и добрая женщина, работавшая в депо нарядчицей с 1960-х годов до недавнего времени. Будучи впоследствии машинистом, я сам часто сдавал ей маршруты. Недавно узнал о ее уходе на пенсию.

«Валентин (это он помощнику)! Принимай экскурсанта». Я даже не успел ощутить полета, как был поставлен сильной рукой неведомого мне Валентина на деревянный пол в будке. Отец, провожая печальным взглядом мои более-менее отмытые штаны, только и успел вдогонку мне дать скорбным голосом совет: «Сынок, ты там слушайся уж дядю Васю, не балуйся! И постарайся там не пачкаться!». Василий Тюлюбаев был старшим машинистом на паровозе СО17, являлся наставником моего отца. В 1980-е годы работал в МПС, сейчас на пенсии.

Вернувшись с наряда, дядя Вася очень толково и понятно, без малейшего намека на сюсюканье, долго рассказывал мне, почему паровоз умеет ездить, как просто и в то же время сложно управлять им. Причем по окончании его рассказа я уже довольно толково представлял, как эта чудесная железная машина может передвигаться.

Страх мой давно уже улетучился. Наверное, он ушел вместе с густым черным дымком — чувство шалости заставило меня, якобы нечаянно, повернуть один из кранов, которые дядя Вася почему-то обозвал «пианино», хотя, на мой взгляд, пианино тут и близко не стояло (речь идет об арматуре управления форсунками, ибо данный паровоз СО работал на нефтяном отоплении). Дядя Вася просек мою шалость, но не заругал, а только произнес фразу, мол, медведя в небо запустил. Да, действительно, глянув в окно, я увидел, что черные клубы дыма чем-то напоминали кучерявого мишку.

Почему-то это придало мне смелости попроситься хоть самую малость, если конечно дядя Вася будет так любезен, если ему будет несложно, прокатить меня на этой чудесной машине хотя бы чуть-чуть. Очевидно, я со своей деликатностью был тогда похож на кота, учуявшего у хозяина сметану в руках и обтиравшегося всеми частями тела об него в надежде получить деликатес. Дядя Вася рассмеялся и сказал, мол, совсем не вопрос. А если же я постараюсь ничего не трогать, то даже даст мне посидеть на его месте. Внимательно проследив за моей реакцией на его слова, он добавил: «А самым послушным мальчикам, может быть, будет позволено даже погудеть!».

Произнеся эту фразу, он поднял указательный палец вверх так многозначительно, что я понял: погудеть — это есть наивысший смысл в жизни, и после этого уже никаких других высших устремлений и быть не может. Добавлю, данная аксиома не сильно изменилась в моем сознании и поныне. С забавным посвистыванием он крутанул какой-то большой красный, окантованный прямоугольными шипами диск и, дав свисток, потянул крупный рычаг от себя.

Некоторое время ничего не происходило, кроме шипения пара, обильно полезшего из-под колес. Я даже начал крамольно подумывать, что сломал дядя Вася машину, как вдруг почувствовал плавное начало трогания. При этом отчетливо было слышно, как паровоз произнес протяжное слово «пых-х-х-х». Произнеся еще несколько «пыхов» более быстро, паровоз стал ускоряться, и дядя Вася вернул рычаг на прежнее положение.

Сделав еще один свисток, он отодвинулся от окна и, аккуратно под-толнув меня к нему, сказал мне: «А знаешь, братец, я, когда с места трогаюсь, всегда волнение испытываю. Давай, махни своему батьке рукой, далеко отъедем». Отъехав метров на триста за стрелку, мы, три раза свистнув, остановились. Помощник Валентин, сойдя с машины, сделал еще одно чудо — при помощи скрипящих рычагов он шевельнул рельсы так, что они приняли другое положение. Наверное, на моем лице так были отчетливо написаны все эмоции и чувства, что дядя Вася поставил меня ногами на сидение и, дотянув мою руку до кольца, подвешенного цепочкой у потолка за какой-то рычаг, сказал мне: «Тяни и ничего не бойся!». Что я и сделал.

Сложно, практически невозможно описать те чувства, которые охватили меня в тот момент. Тут были и восторг, переходивший в экстаз, и всплеск жуткого испуга, который, впрочем, быстро куда-то делся, и гордость за самого себя, могущего извлекать такой громкий и поэтому чу

десный звук, и сожаление того, что меня не видят мои друзья, и желание слышать этот звук как можно дольше, и вибрация тонов гудка, приятно пронизавшая все мое тело, и многие другие чувства, для описания которых здесь просто не хватит места...

Слово «хватит» я услышал где-то с раза десятого, скорее даже увидел его из шевелящихся губ дяди Васи. Я с большим сожалением отпустил, ставшее почти родным, незамысловатое кольцо и выглянул в окно. Очевидно, я гудел очень долго, так как люди, до этого в беспорядке сновавшие по территории, прекратили все движения и смотрели на нас. Даже из нарядной, включая доминошников, выскочила толпа во главе с отцом и, как по команде, вперила в нас беспокойные взгляды. В этот момент дядя Вася привел паровоз в движение и мы, с закрытым регулятором, не спеша и величаво продефилировали с другой стороны наряда, остановившись перед самым въездом на поворотный круг.

Дядя Вася, высунувшись из окна, с ядовитой ухмылкой произнес толпе: «Ну, чего рты разинули? Не слышали, как паровозы "подмосковные вечера" поют?». И тихо потом добавил: «А чего? Поди, так и поют». И уже миролюбиво сказал отцу: «Мы тут, Миша, у твоего сына паровозную присягу с Валентином принимали. Без запинки сдал, озорник, как будто всю ночь зубрил. Что же, папаша, принимай машиниста!». С этими словами он ловко спустил меня вниз и, скрывшись во мраке будки, дал свисток и стал аккуратно втягиваться на круг.

Отец, не спрашивая меня, какя провел время, только полюбопытствовал, успел лия хоть поблагодарить дядю Васю? Потихоньку отходя от эйфории, я так устыдился своей невежливости, что начал сперва говорить, а потом и кричать в адрес дяди Васи всевозможные слова благодарности. Желая словами отблагодарить дядю Васю как можно приятнее, я в конце своей оды добавил: «Дядя Вася, я к вам обязательно еще приду погудеть много раз!». В этот момент паровоз повернулся к нам правым боком, и в окно высунулось его лицо. Он помахал мне рукой и крикнул на прощание, мол, конечно, я еще приду и не раз, он даже ни капельки в этом не сомневается, если конечно судить по тому, как я гудел.

Уже не помню, что было дальше, какие еще были события в тот день, а было их немало. Четко помню, как ночью мне приснился паровоз, что я на нем машинист и что, постоянно давая гудок, мчу на нем куда-то очень далеко, в недосягаемое место, где все всегда счастливы...

Разумеется, мною была выбрана железнодорожная стезя.

Впоследствии были многочисленные походы в депо как с отцом, так позднее и без него. Были всевозможные покатушки, брожения по путям, обследование всевозможной железнодорожной техники и, разумеется, детальное обследование паровозов, ибо на тот момент там еще работали две единицы — «Серго» СО и польская «эрка» Эр. «Серго», правда, вскоре убыл в депо Александров, сдав службу на Люблинском литейно-механическом заводе тепловозу ЧМЭ2.

Оставшаяся в одиночестве нефтяная «эрка» еще долго, вплоть до конца 1980-х годов, радовала меня своим видом, работая на маневрах на станции и на помывке вагонов. Наверно, я сумел ей понравиться, что выразилось в позволении даже поработать на ней четыре месяца на практике во время моей учебы в железнодорожном техникуме имени Ф.Э. Дзержинского, после чего она отправилась в вышеупомянутый Александров. Там ей довелось поработать на маневрах еще какое-то время, после чего она «умерла» обычной для большинства паровозов смертью, будучи порезанной в металлолом.

Никогда не забуду замечательный двухосный маленький тепловозик МГ2, работавший на маневрах при депо и порезанный совсем недавно. Память сохранила большое количество хороших людей, встреченных мною на железной дороге характерного для того довольно безмятежного периода времени, когда эпидемия «купи-продай» еще не охватила наше общество. Много чего еще интересного сохранила мне моя память, много в моей жизни было яркого, запоминающегося, такого, что можно смело утверждать об очень счастливом моем детстве. Но тот один день, проведенный с отцом в депо, запомнился мне особенно.

Помните фильм «Зимний вечер в Гаграх»? Его герой в исполнении Евгения Евстигнеева, лежа в больнице, произносит фразу: «Есть только один день в моей жизни, в который я хотел бы вернуться, и если бы это было возможно, я отдал бы всё, что мне осталось прожить, всё без остатка, чтобы прожить этот день еще раз!». Вы знаете, я его понял!