Художественная литература Гренландии

Художественная литература Гренландии

Эйрика Торвальдссона, по прозвищу Рыжий, первого европейца, высадившегося на Гренландии в 982 году, не раз упрекали в том, что он умышленно обманул своих соотечественником — исландцев и норвежцев. Ведь Эйрик назвал "Гренландией", Зеленой землей, страну, скованную гигантским ледниковым щитом, — иногда ее сравнивают даже с Антарктидой. Впрочем, есть на острове Гренландия, вдоль побережья, и свободные ото льда пространства: на географической карте эти земли занимают не меньше места, чем, к примеру, две такие европейские страны, как Италия и Австрия. А в тех фьордах |пю-западной Гренландии, куда некогда вошли ладьи Эйрика, поспевает рожь, овес и ячмень, пасутся стада гренландских овец, мм между выветренных скал — цветущие луга и березовые перелески. К северу от этих ’’зеленых земель”, до прибрежного острова Диско, протянулась цепь больших поселков — центров гренландской рыбоперерабатывающей промышленности. Самый крупный из них - Нук, столица Гренландии. Жизнь в Нуке почти не отличается от ’’европейской”, разве что на улицах в беспорядочном потоке автомашин можно встретить собачью упряжку. В Нуке расположено Гренландское книжное издательство, Педагогический институт, отсюда ведут передачи Гренландское радио и телевидение, в клубах и дискотеках выступают популярные ансамбли. Иная жизнь — в отдаленных стойбищах и поселках горных районов Востока. Или в полярных пустынях Севера, где солнце скрывается зимой на четыре долгих месяца. Для гренландских ’’национальных меньшинств” (говорят они на особых диалектах — восточногренландском и северогренландском, не всегда понятных столичному жителю) основным источником существования до сих пор остается охота на морского зверя. Но и сюда постепенно добирается современная цивилизация, принося свои дары — подлинные и мнимые.

Самый большой в мире остров не является страной "белого безмолвия” и на карте мировой художественной литературы. А в последние два-три десятилетия пробуждение национального самосознания гренландцев привело к подлинному расцвету своеобразной гренландской поэзии и прозы. Своеобразной прежде всего потому, что остров издавна располагался на перекрестке двух культур — европейской (скандинавской) и эскимосской.

* * *

Эскимосы впервые пришли в Гренландию задолго до нашей эры. На протяжении многих тысячелетий все новые племена этих неутомимых арктических путешественников переходили из Северной Канады в Гренландию, сменяя друг друга и оставляя археологам следы своей вечной борьбы с безжалостной природой Севера. То племя, потомки которого и поныне живут на острове, переселилось сюда около тысячи лет тому назад — почти одновременно с исландскими и норвежскими колонистами, услыхавшими от Эйрика Рыжего о "Зеленой земле”. Эскимосы в поисках новых охотничьих угодий постепенно в течение столетий продвигались к южной части острова, к скандинавским поселениям Вестербюгден (вблизи нынешнего Нуука) и Эстербюгден (рядом с Какортоком), где викинги тем временем обосновались прочно и надолго: выстроили каменные церкви и монастыри, развели скот, поддерживали оживленные торговые отношения со странами Европы и даже посылали разведывательные экспедиции к берегам Америки. Сперва Вестербюгден и Эстербюгден были политически независимы, но в тринадцатом веке попали под власть норвежских королей, а в конце четырнадцатого перешли во владение Дании. Зависимость от европейских монархий неблагоприятно сказалась на судьбе норманнских поселений: подорвала их внешнюю торговлю и ускорила гибель форпоста европейской цивилизации на крайнем северо-западе известного в ту пору мира. К шестнадцатому веку норманнов на острове уже не было.

Первые контакты гренландцев из Вестербюгдена и Эстер-бюгдена с ’’северными гренландцами” — эскимосами были далеко не мирными. Исландские и датские летописцы сохранили известия о жестоких ’’скрелингах”, опустошивших Вестербюгден. Эти сообщения перекликаются со смутными эскимосскими преданиями о великой битве у Какортока. Имена убитых эскимосами ’’бородатых” врагов — Унгорток и Улавик — очень напоминают скандинавские ’’Ингвар” и ”Олав”. На основании этих свидетельств древней письменности и фольклора эскимосов обвиняли в уничтожении скандинавских колонистов. Из других гипотез о загадочной судьбе последних гренландских норманнов наименее пессимистическая была выдвинута еще знаменитым полярником Фритьофом Нансеном и впоследствии находила немало сторонников, в их числе антропологов. Кажется правдоподобным, что скандинавские колонисты ассимилировались со ’’скрелингами”, приняв их язык и обычаи. Ведь так не раз случалось с викингами, переселявшимися в дальние страны — на Британские острова, в Нормандию, на Русь.

Как бы то ни было, английские, голландские, немецкие, датские первопроходцы, рыбаки и китобои, бороздившие северные моря в XVI—XVII веках, встречали на гренландских берегах только ’’инуитов” — ’’настоящих людей”, как гордо называют себя все эскимосы, расселившиеся на тысячи километров вдоль арктического побережья Азии и Америки. Правда, у гренландских инуитов было (и сохраняется до нашего времени) другое самоназвание — ’’калалиты”. Предполагают, что оно восходит к слову ’’скрелинг”.

Новый этап датской колонизации острова открылся в 1721 году, когда в Гренландию прибыла миссия норвежского пастора из Бергена Ханса Эгеде (Дания и Норвегия в ту пору составляли единое королевство). В честь самоотверженного пастора над Нуукской гаванью ныне возвышается бронзовый монумент — символ гренландской столицы. Создав первую эскимосскую азбуку, Ханс Эгеде отдал все свои силы делу просвещения гренландцев. В миссионерской деятельности с Хансом Эгеде соперничали члены немецкой секты гернгутеров, обосновавшиеся в Гренландии двенадцатью годами позже и сохранившие свое влияние в стране до 1900 года. Среди немецких миссионеров отметим выдающегося ученого-лингвиста Самуэля Кляйншмидга (1814-1886). Он составил полный гренландский словарь, грамматику, разработал стандартное гренландское правописание, которое просуществовало без изменений до 1973 года (теперь оно несколько приближено к гренландскому произношению) . Усилия скандинавских и немецких просветителей со временем принесли существенные плоды. Уже в середине XIX в. большинство населения Западной Гренландии умело читать и писать.

Интенсивная эксплуатация гренландских природных и трудовых ресурсов была бы в ту пору экономически бесперспективной. Многие историки, в частности, советский исследователь Возгрин, считают, что именно поэтому датское правительство не пошло по пути колонизации острова ’’классическим” способом. Оставив на попечение миссионеров духовный мир гренландцев, оно старалось изолировать от внешних влияний традиционную эскимосскую экономику. С этой целью была создана государственно-монополистическая система торговли с колонией. В результате коренное население Западной Гренландии к концу XIX века осталось на той же ступени общественного развития, что и гренландцы с северного и восточного побережья, лишь в это время ’’открытые” европейцами. К сожалению, политика колониальных властей не смогла оградить островитян от таких негативных последствий контакта с чужеземцами, как эпидемии инфекционных заболеваний или как все возраставшая зависимость от привозных товаров: все свое скудное имущество гренландец готов был отдать в обмен на кофе, сахар или табак. Фритьоф Нансен, посетивший в конце прошлого века Гренландию, с горечью говорил о ’’непрерывном ухудшении жизни” гренландцев, об их ’’безнадежной бедности и слабости”.

В двадцатые годы нашего века датскому правительству стало ясно, что будущее острова — в развитии новых, нетрадиционных отраслей экономики: рыболовства, сельского хозяйства, горнодобывающей промышленности. В осуществлении преобразовательных планов Дании помешали экономический кризис и депрессия, а затем вторая мировая война (на время которой администрация острова, отказавшись следовать коллаборационистской политике Копенгагена, полностью прервала связи с метрополией). Только в послевоенный период датское правительство значительно ускорило модернизацию гренландской экономики и образа жизни, встретив поначалу полную поддержку со стороны гренландцев. Естественно, что колониальный статус Гренландии воспринимался уже как устаревший. С 1953 года Гренландия получила статус равноправной части Королевства Дания, ’’северной Дании”.

Переход от первобытного охотничьего хозяйства к современной капиталистической экономике европейского типа был совершен при жизни одного поколения. Он принес островитянам не только несомненные блага цивилизации (улучшилось медицинское обслуживание, среднее и профессиональное образование, увеличилась продолжительность жизни). Потребность в квалифицированных специалистах удовлетворялась в основном за счет ’’чужаков с юга”, то есть датчан, привлеченных высокими заработками и сформировавших своего рода правящий класс на острове. Все планы модернизации осуществлялись, конечно, на датские деньги, что также развивало у ’’туземцев” чувство собственной неполноценности, приводило к утрате национальной гордости. Охотника, веками добывавшего себе пропитание наедине со стихией, оказалось не так-то просто поставить к конвейеру рыборазделочных заводов, о чем свидетельствует рост преступности и тунеядства среди деклассированных элементов гренландских поселков. Настоящим бичом гренландского общества стал алкоголизм. Большинство местного населения не приняло сознательного участия в ускоренном экономическом развитии острова, в развитии по скандинавской модели, которая была предложена гренландцам без учета их традиционной культуры. Выход из создавшегося положения наиболее образованные гренландцы — студенты и выпускники датских университетов — еще в шестидесятые годы пытались найти в борьбе за национальную независимость.

В мае 1979 года вопрос о статусе острова был вновь пересмотрен: Гренландии было предоставлено право местного самоуправления в составе Королевства Дания. Основной государственный язык на острове теперь гренландский, официальное название страны — Калалит Нунат (’’Земля калалитов”, то есть — гренландцев). Был избран гренландский парламент, сформировано местное правительство, в ведении которых находятся вопросы внутренней политики, экономики острова, социального и культурного строительства. Решению некоторых экономических проблем помог выход Калалит Нунат из Общего рынка. Все это дает новые стимулы национальному самоутверждению гренландцев. По выражению одного из гренландских общественных деятелей, островитяне ’’получили право быть самими собой”. Они осознали, что их культура ’’ничуть не хуже” датской. Началась вновь полная переоценка ценностей. Так, если совсем недавно столичная молодежь относилась к гренландцам с восточного побережья как к ’’наивным дикарям”, то теперь в них видят ’’подлинных инуитов”, образец для подражания. Ведь на спортивных состязаниях во время гренландских ярмарок ’’асивик”, традиция которых возродилась в последнее десятилетие, именно восточные гренландцы лучше всех управляются с эскимосской лодкой — каяком...
* * *

’’Поэтическое самосознание” островитян развивалось в тесной связи с самосознанием политическим. Удивительное дело: первые литературные произведения на гренландском были созданы европейскими миссионерами и администраторами, начиналась гренландская письменная литература с подражания в основном датским образцам, но чем ближе к нашему времени, тем явственнее проступают в ней характерные черты устного народного творчества гренландцев — ’’инуитов”.

Гренландский фольклор некогда отражал все стороны жизни первобытного охотничьего общества. Особенно ценились охотниками долгие ’’истинные” сказания, заполнявшие пустоту зимней арктической ночи. В них говорилось о богине моря и ее старшем брате — месяце, о всесильных и всеведущих шаманах и о таинственных отшельниках — кивитоках, об убийствах, кровной мести и ссорах из-за женщин, о сиротах, которые вырастают и мстят убийцам своих родителей, о долгих путешествиях и о встречах со страшными чудовищами, о голоде и изобилии, и о смелых охотниках, погибавших в морской пучине. Веселили гренландцев ’’вымышленные” короткие сказки и анекдоты — например, о каком-нибудь неудачливом простофиле, который в разгар охоты на тюленя смог поймать только ворону, да потом еще и похвалялся своей добычей.

Поэтические жанры гренландского фольклора — обрядовые и охотничьи песни, заклинания и поношения, колыбельные и шуточные песни. Была и ’’индивидуальная лирика”: большинство мужчин и многие женщины хотя бы раз в жизни создавали свою песню — не только об особенно славном охотничьем подвиге, но и о природе острова, о бесконечной зиме и долгожданном лете и главное — о море, изменчивом море, то гладком и спокойном, дающем жизнь и богатство, то о море злом и беспощадном — убийце отцов и сыновей.

Поэтическое слово обладало, по мнению гренландцев, огромной магической силой. Оно могло служить в буквальном смысле слова боевым оружием при столкновении враждующих стойбищ, когда враги отступали, испугавшись пропетого какой-нибудь старухой поношения. Самая необычная форма гренландского фольклора — так называемый "песенный бой”. Разозлившись на своего соседа, гренландец в течение зимы сочинял песнь, украшенную самыми обидными обвинениями и проклятиями. Противник отвечал на оскорбления своей песней. Эти бои проходили при большом скоплении публики, выражавшей восторг или неодобрение особыми завываниями и выносившей свой вердикт — не по существу обвинений, а в зависимости от поэтического таланта соперников. Заканчивались бои, как правило, примирением и дружбой враждующих сторон и значительно реже — дракой, убийством или изгнанием побежденного. Этнографы видят в ’’песенных боях” необходимый инструмент социального контроля — ведь разрешение споров путем вооруженных конфликтов губительно для малочисленного охотничьего общества. Считается, что и другие виды гренландских песен служили той же задаче — сохранению народа. Они помогали охотнику справиться с разрушительными чувствами отчаяния и бессилия перед вечным союзником и врагом — природой Севера.

Преемственность между фольклором и современной литературой — не только в конкретных исторических и мифологических сюжетах и мотивах (как убедится читатель предлагаемого сборника, немало гренландских авторов перерабатывают в своих стихах и прозе фольклорный материал). Эта преемственность и в большом воспитательном заряде, который несут в себе лучшие стихи и поэмы, повести и новеллы, в активном, непосредственном влиянии литературы на гренландское общество. Молодой гренландский поэт Карл Йохан Люберт (Юака) в одном из своих выступлений прямо соотнес ’’старую фольклорную музыкально-песенную культуру” с общественно-критическими стихами-песнями Мосеса Ольсена, Акхалука Люнге и других авторов: новые и старые песни роднит, по словам Юаки, прежде всего их ’’явная социально-политическая функция”. Ранней стадией художественного творчества определяется и откровенная тенденциозность, даже лозунговость многих произведений, слабая расчлененность художественного и документального, иногда — на первый взгляд — излишняя дидактика и фактографичность. Но для эпохи становления национальной литературы эти качества закономерны и отнюдь не являются отрицательными. Напомним, что переход от первобытной стадии общественного развития к капиталистической осуществился в Гренландии при жизни одного поколения. Перемены в общественном сознании, в том числе в психологии художественного творчества, — процесс гораздо более длительный. Поэтому даже в произведениях ’’европейски” образованных писателей и поэтов мы иногда встречаем первобытное отношение к художественному слову как к реальному оружию, ’’магической силе”, что придает этому художественному слову необычную яркость и свежесть.

* * *

Первое появление в печати произведения гренландского автора связано с миссионерской деятельностью X. Эгеде. Это ода на день рождения датского принца Кристиана 30 ноября 1729 г., созданная в традициях фольклорного эскимосского стиха новообращенным учеником пастора Фредериком Кристианом в соавторстве с ’’другом Педером”. В оде описываются приготовления к празднику в Готхобе (так раньше называлась столица Гренландии). Фредерик, многообещающий молодой человек (по отзывам пастора), умер во время эпидемии оспы 1733 года. На протяжении последующих полутора веков других «кладов в историю письменной литературы на гренландском языке коренные жители острова практически не вносили. Среди литераторов, писавших на гренландском в этот период, мы встречаем датских и немецких миссионеров, а также представителей колониальной администрации: священников, управляющих колонией, инспекторов областей. Из религиозной литературы популярность в Гренландии приобрели псалмы; как считают гренландские и датские литературоведы, именно через псалмы пришли в современную гренландскую поэзию европейские стихотворные формы. Впрочем, христианский, библейский элемент до сих пор играет важную роль в гренландской литературе в целом не только в этических установках писателей, но и на уровне фразеологии. Колонизаторы-просветители прошлого столетия пробовали свои силы и в светской художественной литературе (Р. Е. Брандт, И. К. Мёрх, К. Кьер, С. Кляйншмидт). Плоды их творчества — как оригинальные дидактические произведения, так и переводы и адаптации европейской литературы самого разного характера, подбиравшейся в зависимости от вкусов данного автора и от его представлений о вкусах эскимосской публики. Однако такого рода литература находила пока лишь пассивный отклик у коренного населения острова, не побуждала гренландцев к самостоятельному творчеству: по справедливому замечанию известного эскимолога К. Нёррегорд, им ’’сложно было перейти от непосредственного контакта со слушателями к одиночеству с пером и бумагой”.

Только в начале XX века гренландцы, в большинстве выпускники семинарии в Готхобе (где готовили ’’катекетов”, совмещавших обязанности учителя и проповедника), заложили основы собственно гренландской письменной литературы. Первыми опытами художественной прозы были две политические повести: ”Сон” М. Сторха (1914) и ’’Трехсотый год по прибытии Ханса Эгеде в Гренландию” Ауго Люнге (1931). Повесть Сторха в основном автобиографична, за исключением последней главы, где автор переносит нас в 2105 год (отсюда название повести). ’’Трехсотый год”, где гренландские дамы играют на рояле в четыре руки и где в Готхобе сооружается памятник просветителю гренландцев X. И. Ринку, целиком написан в жанре утопии. Отмена колониального статуса и равноправный союз с Данией, освоение европейской культуры и развитие новых отраслей экономики — вот будущее Гренландии, которое Сторх и Люнге пытаются приблизить магией художественного слова.

Мечтания катекетов Сторха и Люнге, в свое время завоевавшие благодарное внимание аудитории, ныне заинтересуют разве только историков гренландской литературы и общественной мысли. ’’Найти себя” молодой гренландской прозе удалось в историческом жанре с появлением повестей ’’Тумарси” (1934) Фредерика Нильсена и ’’Воля незримого” (1938) Ханса Люнге.

Полярный исследователь Кнуд Расмуссен, в руки которого попала рукопись ’’Тумарси”, настойчиво рекомендовал издать повесть как на гренландском языке, так и в датском переводе. Знаменитого полярника, знатока Гренландии повесть несомненно покорила реализмом бытовых зарисовок, мастерством в воссоздании недавнего прошлого гренландских охотников. Сюжет повести основан на достоверных событиях из жизни маленького поселка в Западной Гренландии, происходивших в середине XIX века. Фредерику Нильсену с помощью в общем-то скупых изобразительных средств удалось правдиво описать тяжелый труд гренландских мужчин и женщин, существование на грани человеческих возможностей — и вместе с тем их сложную, напряженную духовную жизнь.

Необычна история повести Ханса Люнге ’’Воля незримого”. Около трех десятилетий она распространялась среди гренландцев только в машинописном виде (некоторые экземпляры рукописи сохранили собственноручные рисунки Люнге — талантливого художника) и ко времени своего первого издания успела стать классикой гренландской литературы. В отличие от повести Нильсена, выполненной в реалистической манере, ’’Воля незримого” явно романтизирует ’’гренландскую старину”. Один из самых образованных гренландцев своего времени, Люнге был хорошо знаком и с традициями европейского исторического романа: экзотический материал фольклорных сказаний об убийствах и кровной мести, об отшельниках-кивитоках он перерабатывал с помощью органично усвоенных приемов ’’европейского” литературного мастерства. Характерно, что Ханс Люнге — первый и, пожалуй, пока единственный гренландский писатель, уделивший столько внимания теме романтической любви — и в ’’Воле незримого”, и в пьесах ”из языческих времен”, и в либретто первой гренландской оперы ’’Красавица”.

В послевоенной гренландской прозе исторические жанры занимают не менее важное место, чем в гренландском эпосе — сказания о старых временах: по наблюдениям гренландского литературоведа К. Бертельсена, обращение писателей к ’’старине” часто диктуется стремлением противопоставить ’’подлинно инуитский” образ жизни существованию в условиях современного экономического развития. Зачастую авторы не скрывают своей тенденциозности: например, О. Брандт в начале 1970-х годов опубликовал семейную сагу-трилогию о независимой жизни предков в области Кангатсиак как ответ на планы властей выселить народ из экономически бесперспективного региона.

Собиранию и обработке восточногренландского фольклора посвятил свою жизнь Йенс Росинг. Его сказание ’’Как были убиты Симуйок и Пилакан” вновь вводит нас в мир, где царит обычай кровной мести. Историю об убийце Пилакане Йенс Росинг услышал от своего отца-священника и включил ее в свой знаменитый в Гренландии и Дании сборник ’’Сказания из Аммассалика”. Другая сторона литературного таланта Росинга раскрывается в новелле ”Гармонист и бочонок с ворванью” — юмористической картинке из былых времен портового ’’города” на берегу залива Диско.

О не столь уж далеком прошлом — ’’будто это было только вчера” — рассказывает Йорген Флейшер в новелле ’’Сусат”. Но сколь далеким кажется современному молодому гренландцу это прошлое, когда туберкулез буквально истреблял эскимосские стойбища, когда даже мыло и горячая вода не каждому были доступны. С нежностью и мягким юмором рисует Флейшер образ старой гренландки, до конца жизни сохранившей верность дедовским обычаям и традициям. Кто знает — может быть, именно они и помогли Сусат пройти через все жизненные испытания и тяготы.

Художественная проза последних лет, разрабатывающая более современную тематику, имеет явный общественно-критический характер. Один из лучших образцов откровенно агитационной прозы, занимающей значительное место на литературных страницах гренландских газет и журналов, — рассказ-аллегория Мосеса Ольсена ’’Неужели и мы такие”. Этот рассказ, трактующий взаимоотношения датчан и гренландцев — ’’светловолосых” и "черноволосых”, написан в 1970 году, в разгар дебатов о самоопределении острова. Авторская позиция однозначна: гренландцы должны более активно отстаивать свои национальные интересы.

Иначе, менее прямолинейно подходит к тому же материалу гренландская писательница Малиарак Вебэк. Ее проза посвящена положению гренландских переселенцев на континенте, таких, например, как молодой поэт Анда, герой рассказа ’’Мечта о большом белом доме”, прилагающий все возможные усилия, чтобы приспособиться к чуждой ему культурной среде. Тонкая психологическая миниатюра Малиарак Вебэк раскрывает своеобразие гренландского национального характера, который накладывает свой отпечаток и на художественное творчество островитян.

Литературная известность пришла к Малиарак Вебэк с публикацией в 1981 году повести ’’Встреча в автобусе” (в датском варианте ’’История Катрины”), сюжетная основа которой — ’’неравный брак” гренландки с датчанином. Убедительны и даже беспощадны в своей натуралистичности эпизоды повести, где раскрывается удручающая картина нравственного разрушения героини. Беспощаден и финал нехитрой истории. Как бы злая ’’незримая воля” толкает Катрину к гибели. И, как видно из книги, трагедия героини характерна для гренландской общины в Дании: ведь перед нами проходит целый ряд второстепенных персонажей, судьбы которых с различными вариациями повторяют судьбу Катрины. Их асоциальное поведение вызвано не только культурной и языковой неподготовленностью к встрече с Матушкой-Данией. Не менее важно, что в представлениях датчан укоренился определенный стереотип поведения гренландца: все они пьяницы, все их женщины легко доступны. Может быть, гренландцы просто-напросто идут по линии наименьшего сопротивления: ’’Знаешь, почему мы, гренландцы, бывает, и ведем себя по-свински? Потому что вы, датчане, все равно будете считать нас свиньями!” Несложно расшифровать символику заключительной части ’’Истории”. Слова священника о ’’соли земли”... Страшная песнь о Дании и вслед за ней — светлый гренландский псалом... Детская фотография Катрины, снятая в Гренландии, — и оставшееся в памяти рассказчицы ’’лицо спившейся, несчастной женщины”, нашедшей в Дании свой ”ад”, свою могилу... В творческом образе мира гренландской писательницы Малиарак Вебэк — два полюса с противоположными нравственными характеристиками: ’’чудесная” северная родина и ’’душная” Дания, в лоне которой полноправные подданные Королевства разделили общую участь рабочих-иммигрантов — изгоев западного мира.


В начале истории многих младописьменных литератур можно встретить вдохновенные гимны своему языку: национальное самосознание неотделимо от самосознания языкового. Такой гимн создан и гренландским поэтом А. Петруссеном (стихотворение ’’Богатство мое”):

Богатство мое — мой родной язык, к нему, к драгоценному, я привык, язык мой — с детства мое наследство, и родная земля оберечь велит речь твою тебе, калалит.

(Перевод Е. Витковского)

Гренландский язык во многом определяет специфику гренландской поэзии, формирует свои правила стихосложения (в фольклорных жанрах) или существенно изменяет правила стихосложения, заимствованные у европейцев. Он очень музыкален, и гренландское стихотворение чаще всего — песня, связанная с конкретной мелодией.

Последние десятилетия в Гренландии — время расцвета прежде всего поэзии (или, скорее, музыкально-песенного творчества) . Правда, и в довоенной Г ренландии также были поэты, до сих пор сохранившие популярность: X. Лунд, Й. Петерсен. Стихотворение X. Лунда ’’Наша древняя земля” (1939) ныне является гренландским национальным гимном. В предвоенное нремя классик современной гренландской поэзии Фредерик 11ильсен (автор повести ’’Тумарси”) начал разрабатывать фольклорные сюжеты, создал лирические зарисовки гренландской природы, гренландского быта. Среди его поздних произведений привлекает внимание стихотворение ’’Эта страна — навеки твоя” (1970), которое заново открыло для гренландской поэзии древний мотив ’’великого пути”, бесконечного путешествия. Гот же мотив можно часто встретить в стихах, например, Акха-пука Люнге, который ’’странствует” и по земле, и по морю — "на край света”, и в глубь времен — к ’’инуитским первоистокам”. Некоторые из поэтов старшего поколения приобрели известность только в 1960-е годы. Среди них — В. Вилладсен, опубликовавший цикл романтических баллад, в который вошла очень красивая по звуковой организации стиха баллада ”Асин-галек, Седая гора”, а также О. Брандт, автор юмористической поэмы ’’Анада-холостяк”. И фабула, и комизм в поэме Брандта восходят к древнейшим пластам гренландского фольклора. Первобытные охотники уже потому смеялись над Анадой, что в старом гренландском обществе положение неженатого мужчины расценивалось как совершенно противоестественное. Характерно, что брандтовский смех достигает кульминации в сцене переодевания героя в женскую одежду: читатель, знакомый с древнескандинавским эпосом, может вспомнить, что тот же "архаический смех” (термин М. И. Стеблина-Каменского) звучит в одной из песен Старшей Эдды, где в женскую одежду переодевается грозный бог Тор.

Исключения в более молодой гренландской поэзии, небогатой произведениями камерного звучания, — любовные верлибры А. Мёллера, пейзажные стихотворения поэта и художника К. Ольсена (Аю), философская лирика М. Ольсена. В стихотворении М. Ольсена ”На кладбище” центральный образ — "великое море”, источник жизни и смерти. Стихотворение ”На кладбище” во многом продолжает традиции фольклорного плача (к жанру которого близки стихи поэтов разных поколений: ’’Плач моего сердца” К. Поульсена, ’’Сирота” Д. Натаниельсен).

Чаще всего тематика гренландского стихотворения подсказывается общественно-политической действительностью страны. Европейские пропагандисты активного вмешательства литературы в общественную жизнь могли бы увидеть в гренландской поэзии практическое воплощение своих самых крайних теорий. Но если, к примеру, датские ’’ангажированные” писатели и поэты противопоставляли в шестидесятых годах литературу документа и факта ’’бесплодному академизму”, то есть вымыслу и образности ’’прежнего искусства”, то для молодой гренландской поэзии ангажированность — качество, изначально ей присущее. Поэтическое слово и политическая власть в Гренландии нередко взаимосвязаны: так, видные политические деятели Акхалук Люнге, Мосес Ольсен не менее известны своим соотечественникам и как поэты. Неудивительно, что письмо в газету или на радио, посвященное общественно-политическим проблемам, жителям гренландских поселков и стойбищ кажется совершенно естественным облечь в стихотворную форму.

В актуальных, лозунговых стихотворениях, создававшихся в доиндустриальный период развития Гренландии поэтами-политиками X. Лундом, Ауго Люнге, патриотизм сочетался со стремлением к экономическому и культурному прогрессу по датскому образцу, с призывом к ’’взрослым нациям” повести за собой гренландский народ и даже с более конкретными рекомендациями читателям и слушателям — например, переходить от охоты к рыболовству. Ожидание индустриализации сменилось в 1960—1970-е годы резким ее неприятием. В стихах К. Ольсена (Аю) даже такие приметы нового мира, как телеэкран, блочные дома, имеют яркую негативную окраску.

Гренландские поэты обращают внимание на негативные последствия резких экономических перемен, не подготовленных необходимыми изменениями в общественном сознании, конфликт поколений, потеря национальной гордости, рост алкоголизма. В этих пороках современного гренландского общества обвиняются прежде всего датчане, сатира на которых зачастую принимает форму ритуального ’’поношения”, как, например, в стихотворении Й.Гейслера (Сикунгуака) ’’Благодарим, кавлунак!”:

Но море задохнулось от гнева,

Ненавидит белую кожу.

Знак возмездья его напевы,

Ждать оно больше не может.

(.Перевод Нат. Булгаковой)

В реальной жизни межнациональные отношения в Гренландии далеко не так враждебны.

’’Песенные бои” датчанам дает и один из крупнейших поэтов современной Гренландии Акхалук Люнге в книге стихов ”К чести и славе” (1982). Неприятие цивилизаторской деятельности датчан доводится здесь до крайности: так, с неожиданной стороны представляется подвиг землепроходцев, открывателей острова, которым почет и слава достались всего-навсего за то, что они ’’объехали ту страну, где люди жили веками”. Если и придавать этим путешествиям какое-то значение, то подлинный их герой — не Кнуд Расмуссен, даже не называемый поэтом по имени, а его спутники-эскимосы — Митек и Арнарулунгуак. Ценности первобытного эскимосского общества в поэтическом мире Люнге перевешивают все блага цивилизации. Следует отметить, что антиевропейские декларации Люнге сочетаются с широкими познаниями поэта в области европейской истории и культуры.

Вполне естественно, что в эпоху становления национального самосознания гренландского народа мировое экономическое развитие, бесповоротно включившее в себя Гренландию и сломавшее тысячелетние социальные институты, рассматривается в качестве враждебной внешней силы. Альтернативу этому экономическому развитию многие поэты по-прежнему ищут в утопии, но сегодня утопия обращена в прошлое:

Как жили инуиты встарь, так нужно жить и нам, мы пойдем по их стопам,

и наш насущный хлеб всегда страна родная даст, не хотим других богатств.

Покуда в море водится зверь, покуда на суше водится зверь — иди своей тропой и не ищи другой, —

поет К. Й. Люберт (Юака) под аккомпанемент своей двенадцатиструнной гитары. Конечно, романтическая идеализация первобытного состояния человеческого общества сама по себе знаменует ту ступень духовного развития, с которой возврат к прошлому уже невозможен.

Л. Чекин